В настоящее время вопросы компенсации морального вреда регулируются, в основном, статьями 151, 1099 - 1101 ГК РФ.

Для практики важно и то, что исковая давность на требования о компенсации морального вреда не распространяется (п. 1 ст. 208 ГК РФ). Компенсация морального вреда допускается только в денежной форме (ч. 1 ст. 151, п. 1 ст. 1101 ГК РФ).

Из статьи 151 ГК РФ следует, что моральный вред – это физические или нравственные страдания, вызванные действиями, нарушающими личные неимущественные права гражданина, либо посягающими на принадлежащие гражданину другие нематериальные блага, а также в других случаях, предусмотренных законом.

В пункте п. 2 Постановления Пленума ВС РФ от 20 декабря 1994 г. №10 «Некоторые вопросы применения законодательства о компенсации морального вреда» указано: «Под моральным вредом понимаются нравственные или физические страдания, причиненные действиями (бездействием), посягающими на принадлежащие гражданину от рождения или в силу закона нематериальные блага (жизнь, здоровье, достоинство личности, деловая репутация, неприкосновенность частной жизни, личная и семейная тайна и т.п.), или нарушающими его личные неимущественные права (право на пользование своим именем, право авторства и другие неимущественные права в соответствии с законом об охране прав на результаты интеллектуальной деятельности) либо нарушающими имущественные права гражданина».
Однако, ни законодатель, ни судебная практика не раскрывают крайне важного вопроса: Как перейти от указанных страданий к размеру компенсации морального вреда?

Для ответа на этот вопрос вообще желательно, прежде всего, определить: А что такое «нравственное страдание», какова его сущность и влияние на человека? Данный вопрос вызывает споры среди юристов-правоведов, так А.М.Эрделевский вообще предлагает называть моральный вред «психическим» вредом.
Размер компенсации - один из наиболее важных и, пожалуй, наименее урегулированных вопросов. В практике наблюдаются случаи, когда суд уменьшает размер заявленной компенсации в 9000 раз, и это означает, что и потерпевшие, и суды не имеют достаточно ясных критериев для определения размера компенсации.
Полагаю, что законодательство не даёт ответа на вопрос о размере компенсации морального вреда. Более того, оно ставит больше вопросов, чем даёт ответов.
Так, в ч.2 ст.151 ГК РФ установлены некоторые критерии для определения размера компенсации морального вреда:
«При определении размеров компенсации морального вреда суд принимает во внимание степень вины нарушителя и иные заслуживающие внимания обстоятельства. Суд должен также учитывать степень физических и нравственных страданий, связанных с индивидуальными особенностями лица, которому причинен вред».
Но в ч. 2 ст.1101 ГК РФ названы уже несколько иные критерии:
«Размер компенсации морального вреда определяется судом в зависимости от характера причиненных потерпевшему физических и нравственных страданий, а также степени вины причинителя вреда в случаях, когда вина является основанием возмещения вреда. При определении размера компенсации вреда должны учитываться требования разумности и справедливости.
Характер физических и нравственных страданий оценивается судом с учетом фактических обстоятельств, при которых был причинен моральный вред, и индивидуальных особенностей потерпевшего».
В итоге, если объединить требования ст.ст.151 и 1101 ГК РФ получаем следующие критерии, которыми должен руководствоваться суд, определяя размер компенсации морального вреда:
- Степень вины нарушителя / причинителя вреда;
- Степень страданий, связанная с индивидуальными особенностями лица, которому причинён вред;
- Характер страданий связанный как с обстоятельствами, при которых был причинён вред, так и с индивиуальными особенностями лица, которому причинён вред (потерпевшего);
- И, наконец, суды должны учитывать «требования разумности и справедливости».
Указанные критерии вызывают ещё больше вопросов:
- Степень вины в чём? В возникших страданиях? Но страдания являются явно индивидуальными, связаны с индивидуальными особенностями лица, можно ли в этом винить в полной мере причинителя?
- Степень и характер страданий – это разные сущности или одно и то же? По идее термин «степень» предполагает наличие некоей градации, как-то высокая степень, низкая степень, но такая градация должна иметь некую точку отсчёта, а эта точка отсчёта неизвестна. Характер предполагает некие индивидуальные различия внутри степени. Например, вторая степень огнестойкости зданий предполагает либо несгораемые, либо струдносгораемые наружные стены, если таковые сделаны из навесных панелей, либо методом фархверка. То есть, характер внутри одной степени может быть разный. Но может ли это влиять на размер компенсации морального вреда, если степень одна и та же? И каковы вообще все характеристики морального вреда, каков их спектр из которого нужно выбирать определённый конкретный характер?
- Как следует определять связь степени страданий с индивидуальными особенностями пострадавшего? Следует ли говорить о том, что эти особенности предопределяют степень, либо следует руководствоваться обратным, тем что индивидуальные особенности для данной степени предопределяют неадекватные и потому не подлежащие компенсации страдания? Например, если человек, получив укол иголкой, начинает страдать очень глубоко, то следует ли сказать, что это является ненормальным и потому отказать ему в компенсации? А если, получив такой же укол, человек просто рассмеялся, то следует ли отказать ему в компенсации? И что делать, если этот человек болен гемофелией и укол иголкой для него может быть смертельным?
- Аналогично, как следует связать характер страданий с индивидуальными особенностями потерпевшего? Только тут вопросов ещё больше, поскольку понятие «характер», несомненно, больше по объёму, чем понятие «степень».
- Какие вообще индивидуальные особенности имеются в виду, и как их следует доказывать? Следует ли описывать все индивидуальные характеристики личности, либо только некоторые, которые имеют значение? А какие характеристики имеют значение?
- Каковы средства доказывания таких критериев как «степень страдания», «характер страдания», «индивидуальные особенности (в связи со степенью и характером)»?
- Каковы пределы судебного усмотрения при применении требований «разумности и справедливости»? Будет ли разумным и справедливым, к примеру, полностью освободить от выплат причинителя вреда в связи с тем, что он подарил потерпевшему, потерявшему в результате его деяния ноги, автомобиль с ручным управлением? А если не освобождать, то какова должна быть справедливая выплата в этом случае?
- И, наконец, как это всё, все указанные критерии, переводить в денежный эквивалент?
Какие же предлагаются варианты для определения размера компенсации морального вреда авторами-правоведами, как они видят ответы на данные вопросы?

Среди фундаментальных исследований проблем компенсации морального вреда известны монография А.В.Шичанина «Проблемы становления и перспективы развития института возмещения морального вреда» (Шичанин А. Проблемы становления и перспективы развития института возмещения морального вреда. – М.: Юристъ, 2003.), работа Е.В.Смиренской «Компенсация морального вреда как деликтное обязательство» (Смиренская Е.В. Компенсация морального вреда как деликтное обязательство. – М.: Юрайт, 2006.), совместный труд К.И.Голубева и С.В.Нарижнего «Компенсация морального вреда как способ защиты неимущественных благ» (Голубев К.И., Нарижнего С.В. Компенсация морального вреда как способ защиты неимущественных благ. – М.: Юристъ, 2003.). Наиболее активное участие в разработке проблем компенсации морального вреда принял А.М.Эрделевский, который выпустил несколько монографий, посвященных изучаемой нами теме (например: Эрделевский А.М. Компенсация морального вреда: анализ законодательства и судебной практики. – М.: Волтерс Клувер, 2007.).
М.Н. Малеина считает, что в случае причинении физического вреда можно предположить в качестве критерия определения размера компенсации вид, степень тяжести повреждения здоровья. Критериями определения размера компенсации морального вреда при распространении ложных и порочащих сведений указанный автор видит общественную оценку фактических обстоятельств, вызвавших вред, и область распространения сведений о происшедшем событии. (Малеина М.Н. Компенсация за неимущественные вред // Вестник Верховного Суда СССР. 1991. №5, С.28-29). Вряд ли указанные критерии можно признать достаточными, так закрытый перелом руки у водителя может, после излечения, не повлиять на профессиональные способности, а вот у скрипача подобное повреждение вызовет полную неспособность к профессии, но ведь для скрипача его профессия это несколько лет жизни, постоянные упражнения, начиная с раннего детства. Что касается распространения ложных и порочащих сведений, то как определить какую общественную оценку это распространение вызвало? И другой вопрос, а была ли эта оценка на самом деле правильной, хотя и негативной?
Н. Утюкин предлагает вообще отказаться от понятия «степень вреда» и опираться на понятие «форма вины». В соответствии с этим автор предлагает следующую градацию: при умышленной вине - 100%, при грубой неосторожности - 50%, при легкой неосторожности - 20%, при отсутствии вины - 10%. (Уюткин Н. Проблемные вопросы компенсации морального вреда в судебной практике // Судья. 2006. N 9. С. 52). Замечу, что это проблемное предложение. Во-первых, проценты от чего, от какого измерителя имеются в виду? Во-вторых, и внутри умышленной формы и внутри неосторожной есть свои дополнительные градации, как-то косвенный и прямой умысел, самонадеянность и небрежность, причём конкретный характер деяния порождает дополнительные градации, зачастую очень тонкие. В третьих, какая форма вины будет у центра по ремонту автомобилей, скажем, в ситуации, когда гражданину поставили на его автомобиль запчасть, полученную от производителя автомобиля, но эта запчасть оказалась некачественной, причём условия эксплуатации автомобиля требуют в течение гарантийного срока именно такого ремонта, ремонта в специализированном центре с запчастями производителя? Может в этой ситуации привлекать производителя, у которого 100%-я вина? Но производитель находится за рубежом, поди его привлеки.
Т.П. Будякова предлагает выделять пять степеней нравственных страданий (Будякова Т.П. Индивидуальность потерпевшего и моральный вред. - СПб.: Издательство Р. Асланова «Юридический центр Пресс», 2005. – С.44):
1-я степень - легкие страдания, выражающиеся в обычных ситуативных нравственных эмоциях; кратковременные и не оставляющие глубокого следа;
2-я степень - страдания средней тяжести, длительные по продолжительности, оказывающие влияние на психическое и физическое благополучие личности в ситуациях, вызывающих воспоминание о вредоносном воздействии, не приводящие к болезненным психическим изменениям;
3-я степень - тяжкие страдания, имеющие симптоматику пограничных психических расстройств, требующие специального психолого-психиатрического лечения;
4-я степень - особо тяжкие страдания, приводящие к трансформации личности человека (психическая болезнь с возможными моментами ремиссии или частичным осознанием произошедшего);
5-я степень - страдания заблокированы ситуацией полного распада личности.
В принципе, указанная градация с точки зрения медицины, наверняка обоснованна. Однако, она вызывает вопросы при её возможном практическом применении. Возьмём, для примера, 2-ую степень страданий, у одного лица длительность страданий заняла два месяца, а у другого два года, так как будем компенсировать? В одинаковом размере, или нет? Или возьмём 4-ую степень, произошла трасформация личности, но это же психическое заболевание. Как в этом случае, относится к тому, что у одного возникла паранойя, у другого – шизофрения, а третий - «залил своё горе алкоголем» и у него развился маниакально-деприссивный психоз? При этом, учитывая то, что человек стал полностью неадекватен, как вообще установить причинно-следственную связь с причинённым вредом («Доктор, доктор, больной всё время смеётся, что делать?» – «Немедленно дайте ему повышенную дозу антидеприссанта!»)
В работе А.М. Эрделевского «Моральный вред и компенсация за страдания» изложен подход к количественной оценке морального вреда. Суть его заключается в следующем: за основу определения денежной компенсации морального вреда предлагается принимать некоторый базовый (или максимальный) размер такой компенсации, который затем умножать на несколько коэффициентов, отражающих конкретные обстоятельства рассматриваемого дела. К числу таких коэффициентов относятся:
- степень вины причинителя вреда;
- степень вины потерпевшего;
- коэффициент индивидуальных особенностей потерпевшего;
- коэффициент учета заслуживающих внимания обстоятельств.
А.М. Эределевский предлагает ввести градацию возмещения морального вреда применительно к максимальному уровню, который автор определяет как подлежащие за возмещение тяжкого вреда здоровью 720 минимальных размеров заработной платы. Указанный базисный размер служит для последующей градации компенсации морального вреда за разные деяния. Данный базисный уровень берётся потому, что 6 минимальных заработных плат в месяц за 10 лет образуют как раз 720 (6 * 12 * 10).
В соответствии с вышеуказанными критериями А.М. Эрделевский выводит таблицу возмещения морального вреда, в которой, например:
- за причинение тяжкого вреда здоровью возмещение составляет 0,80 относительных единиц (80% от базисного уровня) или 576 МЗП.
- за причинение тяжкого вреда здоровью, совершенное с особой жестокостью, издевательствами или мучениями для потерпевшего составляет 1,00 относительную единицу (100% от базисного уровня) или 720 МЗП;
- за причинение средней тяжести вреда здоровью составляет 0,30 относительных единиц (30% от базисного уровня) или 216 МЗП;
- за причинение средней тяжести вреда здоровью, совершенное с особой жестокостью, издевательством или мучениями для потерпевшего составляет 0,50 относительных единиц (50% от базисного уровня) или 360 МЗП… и т.д.
Для учёта степени вины причинителя и индивидуальных особенностей потерпевшего А.М. Эрделевский предлагает ввести коэффициенты: для вины причинителя – от 0 до 1, для особенностей потерпевшего – от 0 до 2. Так же коэффициент от 0 до 2 вводится для учёта особенностей ситуации. Для учёта степени вины самого потерпевшего вводится коэффициент от 0 до 1, данный коэффициент используется в виде (1-k) поскольку должен снижать размер компенсации.
В итоге предлагается базовый уровень компенсации, взятый из таблицы, умножить на соответствующие коэффициенты и получить размер компенсации морального вреда.
При всей разработанности темы А.М. Эрделевским остаётся один простой вопрос: Насколько такая методика связана с реальными ситуациями?
К примеру, вынули из петли человека, который пытался повеситься, и установили, что имело место доведение до самоубийства путём распространения ложных и порочащих сведений. Какой брать базисный уровень, как за распространение, или как за причинение тяжкого вреда здоровью? Допустили в процессе хирургической операции неизгладимое обезображивание лица, но предложили фактически в качестве компенсации дать «новое лицо». Какой тут брать базисный уровень? Или, по Закону «О защите прав потребителей» предъявляют требования о некачественном товаре два человека: В одном случае миллиардер, который требует заменить некачественный автомобиль. В другом случае пожилая пенсионерка, которая на крошечную пенсию, фактически на последние в этом месяце деньги, купила хлеб, а он оказался заплесневелым. Кому должна быть больше компенсация тому, кто купил некачественный автомобиль, или той, которая купила некачественный хлеб, и, исходя из какого базисного уровня?

Пожалуй, следует согласиться со старой истиной, что «ничто не стоит человеческих слёз»! Попытка ввести единый масштаб или шкалу компенсации к любому случаю, для данного института наверняка будет терпеть неудачи.

Резюмируя вышеизложенное, авторы С.В. Марченко и Н.В. Лазарева-Пацкая в своей статье «Проблемы компенсации морального вреда в зеркале Российского права» пишут: «К сожалению, нет инструмента для точного измерения абсолютной глубины страданий, а также для определения их денежного эквивалента ».
И в этом основная проблема, без решения которой, в принципе, все остальные вопросы квалификации морального вреда бесполезны, по сути, «висят в воздухе».
Однако, полагаю, можно «нащупать» такой инструмент!
Вот только дело тут в том, что необходимо объединить усилия в этом направлении, с тем, чтобы сформировать необходимую судебную практику, и что ещё важнее, выработать определённые экспертные методики.
Вот отправные точки, которые позволяют говорить о том, что в проблему определения размера компенсации морального вреда можно внести определённость:
1-ая отправная точка: В практике Европейского суда по правам человека при рассмотрении вопроса о компенсации морального вреда выделяются два критерия:
- душевные страдания потерпевшего;
- чувство разочарования потерпевшего.
(Смотрите, например Постановление Европейского Суда по правам человека от 21 июля 2005 г. Дело «Гринберг (Grinberg) против Российской Федерации» (жалоба №23472/03) (Первая секция), однако, данная практика присутствует во многих Постановлениях ЕСПЧ).
Обращает на себя внимание то, что эти два критерия можно чётко соотнести с внутренним и внешним отношениями лица.
Так, «чувство разочарования» фактически является оценкой внешнего окружения, по большому счёту – это нарушение представлений о том, что окружающий мир является справедливым и, скажем так, «добрым». К чему ведёт «чувство разочарования» для личности? К тому, что полагая внешний мир несправедливым и «злым», лицо будет соответствующим образом реагировать на внешние воздействия. Например, на фразу «ты испачкался» неразочарованный субъект улыбнётся и удалит грязь, а разочарованный ответит оскорблением. Один ответит оскорблением, другой разочаруется и ответит тем же… и т.д., в итоге в каком мире мы будем жить все? Таким образом, данный элемент представляет собой кризис внешних представлений о добре и зле.
«Душевные страдания» можно определить уже как нарушение внутренних устоев личности, кризис базовых концепций, представлений о добре и зле.
2-ая отправная точка: «Стоп! – скажет сведущий правовед, – но ведь подобное уже известно и уже учитывается и достаточно точно учитывается в правовой практике». Верно. Эти два элемента известны из представлений о чести и достоинстве, они достаточно эффективно используются в делах о защите чести и достоинства.
В целом, под честью можно понимать общественную оценку человека, причём это понятие выражает то, как человек тщится, чтобы выглядеть в глазах окружающих правильным, хорошим, достойным субъектом. То есть, мы имеем дело с внешним элементом. Похоже, не правда ли? Под достоинством понимается личная самооценка человека. В этой самооценке, в том числе, выражено то, как общество «возвращает» человеку его усилия, в которых он тщится получить определённые представления окружающих о себе. Тут мы имеем дело с внутренним элементом. И снова обнаруживаем сходство.
В.Г.Колотева в своей работе рассматриваемые понятия определила следующим образом: «… честь - это общественная оценка личности, мера социальных, духовных качеств гражданина как члена общества». Кроме того, «… человек осознает свое положение в обществе, коллективе. Ему присущи самоуважение и потребность в уважении его другими. Эта внутренняя самооценка собственных качеств, способностей, мировоззрения, своего общественного значения и есть достоинство».
А.М. Эрделевский понятия чести, достоинства и деловой репутации сформулировал следующим образом: «Честь - сопровождающееся положительной оценкой общества отражение качеств лица в общественном сознании; достоинство - сопровождающееся положительной оценкой лица отражение его качеств в собственном сознании».
Таким образом, следует признать, что юриспруденция, и даже отечественная юриспруденция, имеет достаточный правовой инструментарий, который позволяет определить как минимум саму ситуацию рассогласования личных представлений о добре и зле, а так же представлений об окружающей морали, в которой и обнаруживается то, что мы теперь стали называть «моральным вредом».
Этот инструментарий позволяет выявить сам факт возникновения морального вреда, который выражается в:
- разочаровании лица окружающей его моралью, окружающими его значимыми действиями других лиц, которые данное лицо, в результате разочарования, оценивает, как преимущественно, или во многом, аморальные, нечестные, что ведёт неминуемо и к соответствующему ответному поведению самого потерпевшего, а так же к его переживаниям;
- душевных страданиях лица, которые обусловлены тем, что недостойное социальное окружение требует и недостойного собственного поведения, «Раз зло возможно, оно не наказуемо, то чего стесняться?», и это вызывает внутренние страдания, так как такое поведение явно должно войти в противоречие с нормальными представлениями благонравного человека.
Мы видим те же самые честь и достоинство, но уже в негативном виде, честь стала бесчестностью, а достоинство стало недостойным.
Итак, мы оказались в области личностных оценок человека, где человек оценивает социальное окружение и, соответственно этим оценкам, подбирает соответствующее своё собственное поведение. Но это ведёт нас к третьей отправной точке, к социальной адаптации.
3-я отправная точка: Тут «на арену» должен явно выйти эксперт. Но для начала приведу цитату:
«Большое значение для человека имеет социальная адаптация, результатом которой является адекватное включение человека в окружающую его социальную среду , приведение его поведения в соответствие с принятой в обществе системой норм и ценностей . Степень социальной адаптации различна и зависит от пола, возраста, типа нервной системы, общего физического и эмоционального состояния, тренированности и пр. Значение адаптации особенно возрастает при резкой смене человеческой сферы деятельности и окружения (например, при смене места работы, жительства, при вхождении подростка во «взрослую» жизнь и т.д.). Нарушения социальной адаптации часто могут являться причинами неврозов, аутизма, алкоголизма, наркоманией.» (Анатомия, физиология, психология человека. Краткий иллюстрированный словарь / Под ред. А.С. Батуева. – СПб.: Питер, 2005, с.5)
Итак, вопрос прост: Или мы все являемся достойным обществом, и тогда следует воспроизводить и поддерживать соответствующие представления о морали, о чести и достоинстве, соответственно, следует и компенсировать моральный вред, с тем, чтобы нарушенные представления пришли в норму. Или мы не являемся таковым обществом, мораль для нас не имеет ценности, а нарушение представлений о добре и зле какого-то там «человечешки» просто напросто не имеет значения.
Вот в этой дилемме, полагаю, и лежит проблема размера компенсации морального вреда. Данная дилемма просто и понятно позволяет выдвинуть принцип такой компенсации: Размер компенсации морального вреда должен быть достаточным для того, чтобы возникшие чувство разочарования и душевные страдания были устранены.
Таким образом, размер компенсации должен быть таким, чтобы человек просто напросто мог в текущей общественной ситуации жить достаточной и достойной жизнью до тех пор, пока не будут «сняты» все вызванные нарушением рассогласования.
При этом, явно, мы по-разному понимаем жизнь добрую, порядочную и достойную. Для одних это путешествия и общения с людьми. Для других – покупка детям развивающих игр и игрушек, занятия с семьёй. Для третьих – отдых в санатории. Полагаю, такие представления так же должны учитываться. Соответственно, разными будут период и срок адаптации, разные потребуются суммы компенсации морального вреда.
Но дальше, видимо, дело за психологами. Раздел психологической адаптации личности сильно развит в современной психологической науке. Выявлены причины и характер стрессов, их последствия для личности. Подробно разработано само учение о социальной адаптации личности. Имеются развитые когнитивной психологией представления о рассогласованиях и способах их устранения. Глубокие психические нарушения так же ведомы психиатрии. На основании этих знаний, полагаю, не составит труда определить как характер и глубину самого рассогласования – дизадаптации, так и время восстановления адаптивных способностей, а так же стоимость и порядок адаптационных мероприятий.

Авторам данной статьи хотелось бы, чтобы коллеги, занимающиеся юриспруденцией, взяли на вооружение изложенные в статье мысли и во взаимодействии с экспертами психологами начали «штурмовать» вопрос о размере компенсации морального вреда, который, как оказывается, не является неприступным или непонятным.

Наскакивала я тут недавно на Михаила Решетникова и пообещала более подробно описать свою позицию. Думала напишу только о конфиденциальности, но как-то расписалась. Вот что получилось.

В последнее время я часто сталкиваюсь с профанацией профессии. По моим наблюдениям наибольшую распространенность получили следующие идеи.

1. Психологическую помощь может оказывать человек, не получивший профессиональной подготовки. Вариант: наша доморощенная подготовка ничем не хуже, а может и лучче (курсив мой) международно принятой.

В годы советской власти психотерапия развивалась на Западе.. Активное развитие психотерапии в России началось после перестройки, тогда же началось обучение местных психологов и врачей. Это поколение тех, кому сегодня между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами. Некоторая часть практикующих сегодня в России психотерапевтов получила полноценное образование по западным стандартам. Что входит в это образование? Знания, умения, личная психотерапия и супервизия своей практики у «старших товарищей» , т.е. у аккредитованных профессиональным сообществом тренеров-супервизоров. Далее профессиональная жизнь, членство в международных профессиональных ассоциациях, публикация сложных случаев в международных специализированных журналах, участие в работе профессиональных международных конференций, наконец, получение статуса тренера-супервизора и возникновение собственных учеников.

Другая часть практикующих психотерапевтов такого системного и полноценного образования не получила. Обычно их образование это некоторое количество мастер-классов и тренингов западных коллег.

Первое препятствие для многих это незнание языков. Не знаешь иностранного языка (английского обычно достаточно), не можешь участвовать в конференциях, не можешь общаться с супервизором, не можешь, наконец, проходить собственную психотерапию у признанного на Западе психотерапевта. Тем не менее, как-то эти коллеги стали заниматься психотерапией, создавать свои школы и организации, практиковать и учить других. Таким образом, воспроизводился определенный, им присущий уровень профессионализма. Возникает междусобойчик, где все варятся в собственном соку. Приведу пример из жизни психоаналитиков, потому что они самая первая и самая старая школа с наиболее хорошо выстроенными профессиональными стандартами.

Существует международная психоаналитическая ассоциация — IPA. Это зонтичная организация, которая объединяет национальные ассоциации психоанализа. Есть и Европейская психоаналитическая федерация (EPF), устроенная так же. В этих ассоциациях, в частности, есть учебный комитет, которые отвечает за разработку профессионального стандарта и организацию обучения и этический комитет, который контролирует соблюдение этических норм. Чтобы стать членом IPA или EPF необходимо иметь релевантное образование (медицинское или психологическое), пройти собственный анализ у психоаналитика, которому ассоциация дала право быть обучающим или тренирующим аналитиком. Параллельно с этим нужно посещать теоретический и клинический семинары в течении нескольких лет, где разбираются работы аналитиков и клинические случаи. Претендент на членство в IPA/EPF должен получить разрешение на ведение, сначала одного, собственного случая с еженедельной супервизией. Если все хорошо, то он может получить разрешение на ведение второго и затем третьего случая. Супервизия не может длиться менее года. Если все идет без задержек, стать членом профессиональной ассоциации можно лет за шесть, чаще за десять. Только после этого человек считается психоаналитиком, может таким образом называться, вести частную практику, повесить свои дипломы и свидетельства о членстве на стенки в своем кабинете. И не быть самозванцем. На сегодняшний день в России примерно 30, может на несколько человек больше, членов IPA/EPA, они действительно психоаналитики. Людей же, которые называют себя психоаналитиками — тысячи. Как их учили, чему, — трудно понять. Таким образом, они снижают профессиональный стандарт и конечно знают об этом. Но отказываться от гордого звания не хочется. Тогда начинаются рассуждения про особость Российской реальности, клиента и психотерапевта и обоснование, таким образом, слабого профессионализма и провинциальности.

В моей сфере, в системном подходе,такая же история. Просто у нас все не так ясно, потому что мы гораздо моложе психоаналитиков, нам всего лет 60. Тем не менее, есть Европейская ассоциация семейных психотерапевтов EFTA, со своим тренинговым комитетом, с этическим комитетом. Существуют очень профессионально требовательные ассоциации, например AFTA – Американская Ассоциация Семейной Психотерапии, или AMFTA- Американская Ассоциация Супружеской и Семейной Психотерапии. Мой супервизор Ханна Вайнер, которая какое-то время была президентом Международной Ассоциации Семейных Психотерпевтов (IFTA), гордилась своим рядовым членством в AMFTA больше, чем президентством. Споры идут о том, что является релевантным образованием- только психологи и врачи, или еще учителя и социальные работники. Однако, набор знаний и умений, количество часов практики под супервизией и личной психотерапии, — все это определено международным профессиональным стандартом.

На мой взгляд, у многих российских психотерапевтов первого поколения любой школы и направления существуют серьезные проблемы с личной психотерапией.

Получить нужные знания и умения просто, получить личную проработку, личную психотерапию труднее. Здесь нужно выдержать несколько условий: с психотерапевтом не может быть никаких отношений кроме как отношения психотерапевт-клиент. Преподаватель не может быть еще и психотерапевтом своего студента. Они не могут быть приятелями, лучше, чтобы они и не работали в одном месте. Это все выстраданные стандарты- если эти условия не соблюдаются, эффективность психотерапии снижается или вообще происходящий процесс не является психотерапией. А в узком кругу такие условия выдержать трудно. А за границу не поедешь- языка-то нет. Здесь-то и начинается профанация. Мол, личная психотерапия не обязательна. Мы сами себе психотерапевты. Некая коллега сообщила на Снобе, что ее личной психотерапией является общение с друзьями. Мама дорогая. Личная психотерапия нужна не для того, чтобы получить приятные переживания в общении с друзьями. Личная терапия психотерапевта абсолютно необходима для того, чтобы он не вносил личные проблемы в терапевтический процесс со своими клиентами. Чтобы он видел и понимал, где его потребности, комплексы, мотивы, а где профессиональная работа, происходящая по профессиональным стандартам. Чтобы он в конце -концов прошел по пути психотерапии дальше своего клиента, а то он как лектор, который знает меньше своих студентов. Человек может прочесть кучу профессиональных книг, пройти множество тренингов, но если он не прошел свою психотерапию и не получил сотни часов супервизии своей практики- он не может быть эффективным психотерапевтом. Он чего-то такое общается со страдающими людьми, и может даже помогает им, но психотерапией он не занимается. Чаще всего просто тешит свое тщеславие и играет в свое величие, пользуясь неграмотностью людей.

2. Из любого человека можно и нужно делать клиента и потребителя психотерапии.

Это эксплуатация социального мифа о том, что есть скрытое безумие в каждом и психолог, человек-рентген, его видит. Мотив понятен- власть и деньги. Только это не про профессию. Нет абсолютного психического здоровья, как и соматического. В медицине есть правильная формулировка- практически здоров. Большинство людей практически психически здоровы.» Психологический насморк» бывает у каждого- стрессогенные события, трудные отношения с близкими людьми, несчастливый брак, неудачи и разочарования у каждого могут вызвать повышение тревоги, снижение активности, подавленное настроение. Не бывает идеальных родителей и идеального детства. Все это создает локальные трудности и страдания, но обычно люди это преодолевают. Только то, что постоянно затрудняет адаптацию, создает серьезную дисфункцию (хочу, но не могу) и сопровождается страданием собственным и близких людей- стоит обращения к психотерапевту и\или к психиатру. Создать патологизирующий дискурс очень легко- у тебя комплексы, у тебя проблемы, ты просто не осознаешь. А поскольку довольно много плохо обученных психотерапевтов, помогают они (если вообще) медленно и вяло. Вот и ходят люди годами. Как в том анекдоте, когда умирает психоаналитик и сообщает последнюю волю сыновьям: тебе, старший сын, я отдаю дом, тебе, средний, счет в банке, а тебе, младший, моего клиента. Недавно я услышала замечательную идею преподавать людям курс о том, как им стать грамотными потребителями психологических услуг: каким дипломам верить, что означает сертификат участия в тренинге или конференции, как отличить парапсихотерпию и реальную психотерапию.

3. Не существует профессиональной непригодности.

Оборотной стороной размывания границ понятия психического здоровья является другая идея- обучить психотерапии можно кого угодно. Понятно, что человек в психозе, человек с умственной неполноценностью, не может учиться. В остальных случаях стоит внимательно разобраться. Поскольку правильное обучение предполагает личную психотерапию студента, то всегда существует надежда, что в процессе такого обучения, студент, особенно если он умный и способный, сам подлечиться, а заодно и выучится. Очень много людей чувствуют интерес к психологии и идут учиться психотерапии вместо того, чтобы лечиться. Лечиться страшно, здесь и репрессивная психиатрия и невозможность принять мысль о том, что со мной непорядок. В нашем паранойяльном обществе считается, что иметь проблемы, значит иметь слабости, а иметь слабости это получить нож в спину, потому что люди злонамеренны. Человек понимает, что у него есть трудности, но надеется, что поучившись психотерапии, он справится с ними самостоятельно. Как домохозяйка, которая идет учиться дизайну, чтобы декорировать свой дом. Граница, мне кажется, определяется мотивацией. Если человек идет лечиться под видом учиться, его лучше не учить. Лучше его уговорить принять психотерпевтическую помощь. Он работать в помогающей профессии не сможет- он только хочет про себя и для себя. Кроме того, он полон социальных страхов и предрассудков, что, на мой взгляд, очень мешает работать психотерапевту. Это профессиональное противопоказание. «Премудрый пискарь « замкнут только на себя, другим от него пользы никакой, кроме вреда. Но для обучающих организаций это означает потерю денег. Если человек косо-криво учился, убедился в том, что как психотерапевт он не эффективен: привязывает клиентов на годы, сгорает сам, переводит клиентов в друзей и т.п., не говоря уж о том, что информацию о результате он получает субъективную, от клиента, который часто хочет соответствовать ожиданиям, своего психотерапевта, — то такой коллега быстро понимает, что учить-то приятнее будет. Лучче учить всех, бумажки давать всем, и не нести никакой ответственности за поддержание профессионального стандарта. Такая история была с так называемыми педагогами-психологами. Учителей перековывали в психологи за 9 месяцев. Создавали психологов в сфере образования. Породили нечто, что неспособно ни учить, ни помогать. Зато бюджет попилили.

4. Соблюдать все этические нормы необязательно.

Здесь ситуация такая же как вообще в нашем государстве: правила есть, но не для всех и не всегда. Представления очень примитивные. Смысл этих ограничений многим не понятен. Ну чем плохо-то, что я пойду на выставку, концерт, спектакль, день рождения и т.п. к своему клиенту? Чем плохо, что я, работая над супружескими отношениями, еще и любовницу (любовника) одного из супругов приму? То, что нельзя заниматься сексом с клиентами, знают все. Выполняют это правило многие, но не все. То, что не надо заниматься психотерапией у клиентов дома, не надо ездить с ними в отпуск и вообще быть у ноги – поддерживают не все. Любой каприз за ваши деньги. Этические нормы помогают психотерапевтам не вываливаться из профессиональной позиции и не разрушать психотерапевтический контакт со своим клиентом. Психотерапевтический контакт хрупкая вещь. Об этом написаны горы книг. Этические нормы помогают терапевту быть эффективным и не дают возможности прямо, косвенно и отдаленно навредить своему клиенту. А вред нанести очень легко, потому что клиент эмоционально зависит от психотерапевта. Психотерапевт влиятельная фигура в жизни клиента. Нельзя эксплуатировать эмоциональную зависимость клиента, поэтому нельзя ни сексом с ним заниматься, ни нарушать его и свои границы, переводя психотерапевтический контакт в бытовой. Бытовой контакт в психотерапевтический обратно не переведешь. Нельзя злоупотреблять доверием клиента, отсюда правило конфиденциальности. Конечно, для развития профессии необходимо обсуждать случаи. Однако, обсуждение случаев среди коллег, которые знают и принимают правила конфиденциальности, отличается от досужей болтовни о своих клиентах в интернете, в популярных СМИ. При этом, даже если психотерапевт собирается опубликовать анализ случая в профессиональных изданиях, он должен получить согласие своего клиента. Тем более, если это делается в СМИ. Это правило нарушается постоянно, потому что многие люди, которые полагают, что они занимаются психотерапией, так же полагают, что им одним понятно, что может нанести ущерб их клиенту, а что нет, он же провидец, космический человек, ему можно. Тем более, что описывая свои случаи в СМИ, такой человек надеется, что он станет более известным, и к нему обратится больше людей за помощью.

5. Заключение.

В Западном мире есть законы о психотерапии, есть лицензирование профессии. Представители не всех, конечно, психотерапевтических модальностей, но психоаналитик, бихевиоральный терапевт и некоторые другие, в разных странах свой набор, могут работать по страховке. Если они напортачили, они могут лишиться своей лицензии, и соответственно многих клиентов и заработка.

В России психолог-консультант, практический психолог как официально признаваемая профессия, не существует. Не существует и официально прописанного профессионального стандарта. Нет законов, защищающих клиентов от вреда, который может им нанести помогающий специалист. Причины понятны: некому лоббировать закон о психотерапии, потому что чиновники не понимают, как они смогут пилить бюджетные деньги, если этот закон будет принят и будет применяться. Именно поэтому личная ответственность за свой профессионализм, за соблюдение этических норм в России очень велика.

Нетрусова Е. А.

Netrusova Е. А.

Студент 3 курса очной формы обучения юридического факультета Санкт-Петербургского государственного университета.

КОМПЕНСАЦИЯ МОРАЛЬНОГО ВРЕДА

С OMPENSATION FOR MORAL DAMAGES

Аннотация

Статья посвящена анализу исторического развития в российском праве института возмещения морального вреда. Развитие института возмещения морального вреда показано на основе анализа норм различных актов.

А bstract

The article is devoted to the analysis of historical development in the Russian law institute of compensation of moral. Development of the institute of reimbursement of moral damage shown on the basis of the analysis of different acts.

Ключевые слова: моральный вред; компенсация вреда; денежное вознаграждение.

Keywords: moral damage; compensation of damage; monetary compensation.

Более века тому назад русский писатель Ф.М. Достоевский в одном из своих произведений заметил: «…нравственные лишения тяжелее всех мук физических». Это высказывание в полной мере отражает необходимость формирования такого института гражданского права, как компенсация морального вреда, элементы которого существовали еще в римском праве.

На сегодняшний день понятие возмещения морального вреда известно законодательствам многих стран континентальной Европы, а также англо-американскому гражданскому праву. Являясь признанным в большинстве культурных стран, институт компенсации морального вреда также существует и в российском гражданском праве. Данное понятие было закреплено относительно недавно, но имеет многовековую историю.

В российском законодательстве практика компенсации неимущественного вреда имеет глубокие корни. Одним из наиболее значимых историко-правовых памятников является Русская правда X-XI вв., где содержатся нормы, предусматривающие ответственность за причинение неимущественного вреда. В ряде случаев при совершении имущественных нарушений, а также нанесении оскорбления полагалось выплачивать особое денеж­ное вознаграждение «за личную обиду». Так называемое право на присуждение денежного вознаграждения за неденежный вред сохранилось и «в судебниках Иоан­на III 1497 г. и Иоанна IV 1550 г., где содержится целый ряд постановлений о взыскании “бесчестья”, т. е. денежной суммы в пользу оби­женного», размер которой зависел от пола и общественного положения пострадавшего. Правила взыскания компенсации за причинение имматериального вреда нашли свое отражение также «в уложении царя Алексея Михайловича 1649 г., в котором регламентируется точным образом, сколько полагается за “бесчестье” людям разного звания». Положения об удовлетворении за нарушение личных прав были дополнены «при Петре I законами об оскорблении чести в воинском и морском уставах и в манифесте Екатерины II о поедин­ках, а затем перешли в Свод законов Российской Империи», в X томе которого содержался закон от 21 марта 1851 г., регулирующий возмещение вреда вплоть до Октябрьской революции.

Названный закон не содержал конкретных норм о компенсации морального вреда, но и не утверждал, что возмещению подлежит исключительно материальный ущерб, что вызвало довольно противоречивые суждения дореволюционных российских юристов, большинство которых, «рассматривая личную обиду как возможное основание для предъявления требования о выплате денежной компенсации и понимая при этом под обидой действие, наносящее ущерб чести и достоинству человека, считали предъявление такого требования недопустимым». Данный подход к этому вопросу нашел свое выражение в следующем высказывании Г.Ф. Шершеневича: «Личное оскорбление не допускает никакой имущественной оценки, потому что оно причиняет нравственный, а не имущественный вред. Разве какой-нибудь порядочный человек позволит себе воспользоваться нормами о компенсации неимущественного вреда для того, чтобы ценой собственного достоинства получить мнимое возмещение?». Как справедливо отмечает А.М. Эрделевский: «Требование со стороны дворянина о выплате денег за нанесенное ему оскорбление навсегда закрывало бы для него двери в приличное общество». Таким образом, денежная компенсация отождествлялась с продажей доброго имени.

«Против имущественного возмещения нравственного вреда выступал и Л.И. Петражицкий, который видел в этом институте антикультурное явление» и полагал, что «свобода, предоставленная судьям в решении вопроса о возмещении нематериального вреда, приведет к судебному произволу».

Противоположную точку зрения высказывал сторонник материального возмещения морального вреда С.А. Беляцкин, по убеждению которого: «Моральный вред с точки зрения гражданского права достоин не меньшего внимания, чем имущественный ущерб». А потому «необходимы решитель­ная защита личных прав и компенсация за вторжение в чужую моральную экономику, за нарушение и ослабление чужой индивидуальности». Таким образом, одинаково реальную защиту должны получить не только имущественные блага, но и «…блага не менее дорогие – идеальные, признаваемые правом, но мало огражденные от посягательств». Ведь нет и не должно быть «ничего удивительного в том, что человек, у ко­торого отняли по чужой вине житейские радости, удоволь­ствия, духовные блага, желает компенсации в деньгах, от­крывающих источники человеческих удовольствий». В качестве возражения доводам Г.Ф. Шершеневича, апеллирующего к высшей морали и общественной нравственности, С.А. Беляцкин указывает: «Пусть для человека с утонченной моралью вознаграждение за нравственный вред есть “размен духов­ных благ на деньги”. С точки зрения же обыкновенного чело­века вознаграждение выдается не за какое-то отчуждение духовных благ, а за причиненный этим благам урон, на­сколько он выразился во внешней форме лишений и стра­даний».

В итоге, «несмотря на имеющиеся доводы против возмещения нравственного вреда, составители проекта нового Гражданского уложения 1905 г. примкнули к сторонникам введения такой компенсации, установив необходимость возмещения морального вреда в случаях причинения обезображения, телесных повреждений, лишения свободы и нанесения оскорбления».

После революции 1917 г. преобладающим оказалось мнение о недопустимости возмещения морального вреда в денежной форме, в связи с чем и советское гражданское законодательство до 1990 г. не предусматривало ни самого понятия морального вреда, ни возможности его возмещения, а суды неизменно отказывали в изредка предъявлявшихся исках о компенсации морального вреда. Отрицательное отношение к изучаемому институту было обусловлено тем, что «принцип возмещения морального вреда рассматривался как классово чуждый социалистическому правосознанию», что также выражалось в «утверждениях о невозможности измерять достоинство советского человека в презренном металле». Лишь с принятием Закона СССР от 12 июня 1990 г. № 1552-1 «О печати и других средствах массовой информации» впервые было установлено право на возмещение морального вреда, которое впоследствии получило закрепление в Основах гражданского законодательства Союза ССР и республик от 31 мая 1991 г. № 2211-1, а затем и в Гражданском кодексе РФ.

Литература

В современной российской жизни есть настолько болезненные темы, что касаться их следует крайне бережно и осторожно, чтобы не провоцировать негативную реакцию. У нас ведь и без того всяческой политической реакции более чем хватает - хоть отбавляй. Но всё-таки иногда даже многоопытные государственные деятели допускают слишком опрометчивые заявления, откликнуться на которые поневоле приходится очень резко.

Да, правильно всё-таки говорилось когда-то в древнем Китае: «Мудрый государственный муж может печалиться о государстве в мыслях, но не должен изрекать слов, порождающих печаль в государстве».

Работают вовсю пенсионеры,
Без этого никак не обойтись,
Поскольку чрезвычайно мало веры
В безбедно обеспеченную жизнь.
У них - не депутатские зарплаты,
И пенсия до скудости мала.
Что, снова кризис виноват проклятый?
В одном лишь только в нём источник зла?

А может, траты чересчур обильны
На всяких управленцев аппарат,
Работу чью не называют пыльной,
Вдобавок индексируют оклад?
О премиях тут говорить не будем
И о служебных льготах промолчим…
В итоге должностным чиновным людям
Нет для печали никаких причин.

А почему врачи с учителями
Во всём себе отказывать должны?
Своими и мозгами, и руками
Они ещё полезны для страны!
Однако рост их пенсий заморожен,
Три года надо повышенья ждать.
Что тут сказать? Давайте подытожим:
В бюджете экономия опять.

На людях экономить - негуманно,
И назревает, кажется, скандал,
Сколь бы министр финансов Силуанов
Двадцатым годом всех ни утешал.
Ещё ж дожить до этой даты надо,
Здоровье по возможности сберечь.
Работай на износ и до упада!
Об отдыхе вести не стоит речь.

И этот курс взаправду социальным
Кому-нибудь придёт охота счесть?
Признав его разумным и нормальным,
Не замечать противоречий здесь?
Что ж, если так - пускай пенсионеры
Без устали работают всегда
И подают наглядные примеры,
Увы, неблагодарного труда.

Тверской суд Москвы во вторник отказался взыскать с издательского дома "Коммерсант" 2 миллиона рублей в пользу благотворительного фонда "Федерация" и одного из его руководителей Владимира Киселева , передает корреспондент агентства РАПСИ/infosud.ru из зала суда.

Причиной сразу трех исков фонда стала опубликованная в марте газетой "Коммерсант" статья "Владимиру Путину испортили песню" . Фонд и Киселев требовали взыскать с ИД "Коммерсант", журналиста Олега Кашина и руководителя российского фонда помощи при издательском доме Льва Амбиндера 2 миллиона рублей и один рубль в качестве компенсации морального вреда, а также опровергнуть распространенные в статье сведения. В двух исках суд отказал полностью, а один - фонда "Федерация" к "Коммерсанту" и Амбиндеру - частично удовлетворил, взыскав совокупно с ответчиков 6 тысяч рублей и обязав их опровергнуть распространенные сведения.

Фонд "Федерация" и Киселев оспаривали высказывания, допущенные журналистом Кашиным и благотворителем Амбиндером, в которых они ставили под сомнение эффективность деятельности фонда и Киселева как одного из его руководителей.

В конце прошлого года благотворительный фонд "Федерация" провел в Санкт-Петербурге концерт, в котором принял участие и даже спел и сыграл на рояле премьер-министр России Владимир Путин.

Но в марте этого года мать больной раком девочки Ольга Кузнецова опубликовала открытое письмо , заявив, что не получила обещанных денег. Оказалось, что деньги не поступили и в некоторые больницы, которым обещал помочь фонд. Фонд заявил, что целью концерта был не сбор денег, а намерение привлечь внимание к проблемам больных детей, а также клиник, где они проходят лечение. После скандала деньги на счета больниц все-таки поступили.

Киселев уже отсудил 150 тысяч рублей у газеты "Московский комсомолец" и 50 тысяч рублей у журналиста газеты Александра Минкина по иску о защите чести и достоинства .

Фонд "Федерация" также обратился и с четвертым иском к ИД "Коммерсант" и Чулпан Хаматовой, которая возглавляет один из благотворительных фондов и также фигурировала в оспариваемой статье.

В ходе слушаний по трем рассмотренным во вторник искам представитель фонда "Федерация" и Киселева заявил, что в статье "Владимиру Путину испортили песню" содержатся ложные сведения, которые одной своей неправдоподобностью оскорбляли его честь и достоинство. По словам представителя истцов, употребление термина "профанация" по отношению к деятельности фонда "Федерация" является незаконным и характеризует его с негативной стороны, что является причиной моральных страданий.

В то же время представитель истцов не смог подтвердить нанесение моральных страданий какими-либо документами или обосновать сумму исков объективными данными. "Это наша субъективная оценка",- сказал он, отвечая на вопрос суда.

В свою очередь, представитель ответчиков по трем искам заверил суд, что в публикации не содержалось не только порочащих сведений, но также не было недостоверной информации. "Оспариваемые фразы - это мнение, которое не может быть причиной для обращения в суд с иском о защите чести и достоинства",- сказал представитель издательского дома "Коммерсант".

"Благотворительность в России ассоциируется теперь с таким хамоватым, быковатым мужчиной"

Оригинал этого материала
© "Коммерсант FM" , 30.08.2011

"3 тысячи рублей - это адекватная оценка ущерба Киселева"

Фонд "Федерация" отсудил у газеты "Коммерсантъ" 3 тыс. руб. вместо 2 млн. […] Роман Карлов обсудил новость со специальным корреспондентом газеты "Коммерсантъ" Олегом Кашиным.

- Какой именно иск суд удовлетворил частично?

Это была фраза одного из комментаторов, собственно, нашего сотрудника, главы Российского фонда помощи Льва Амбиндера, который сказал, что все фонды, как "Федерация", - это профанация. Ну, наверное, жестковатая фраза, та цифра - 3 тысячи рублей - это адекватная оценка того ущерба, который понес Киселев. Но все равно сегодня наша победа случилась, согласитесь, потому что два ключевых иска отклонены, поэтому мы победу празднуем, по крайней мере.

- Но все-таки придется что-то опровергать?

Ну, наверное, придется сказать, что не все фонды - профанация, ну, так и есть на самом-то деле, тут ничего сказать не могу. В любом случае, когда комментатор Георгий Рой в заметке что-нибудь говорит, я не вижу смысла затыкать ему рот. Лев Амбминдер он, наверно, на рынке, если это можно назвать рынком, благотворительности уже, по-моему, лет 15 находится, и его вес в благотворительной сфере гораздо больше веса Владимира Киселева, я бы на месте Киселева просто прислушался, хотя практика показывает, что он не умеет.

Вы можете напомнить, чем конкретно был недоволен фонд "Федерация", вот кроме этой фразы, которую вы уже озвучили?

Вы знаете, он был недоволен всем в наших публикациях об этом фонде, начиная с заголовка "Владимиру Путину испортили песню". Это, наверное, самый такой анекдотический момент иска, потому что адвокат Киселева, по-моему, его фамилия Козлов, сегодня на суде говорил, что "испортить песню" - значит помешать петь, а Путину ничто не мешало петь, аппаратура работала пока он пел. Но на самом деле оспаривать "коммерсантовские" заголовки, по-моему, до сих пор никто не пытался, потому что это, мне кажется, наиболее такая ключевая черта нашего газетного стиля фирменного. Конечно, заголовки такие всегда были и будут в "Коммерсанте".

- Вам уже известна реакция истца на сегодняшнее решение суда?

У нас в отделе "Общество", собственно, все мы - три автора этого текста, мы все работали и работаем в отделе "Общество", так вот в отделе есть такая очередь людей, которые звонят Киселеву по очереди. Потому что звонит один человек - Киселев его шлет по матушке. Хорошо, звонит второй через неделю - Киселев его тоже шлет по матушке. Поэтому лишний раз звонить Киселеву, естественно, никто из нас не хочет. Ну, как люди реагируют на проигрыш в суде? Наверное, он не рад. Мы рады, по крайней мере.

- А что касается "Коммерсанта", будет ли газета обжаловать это решение?

Это, скорее, вопрос к нашей юридической службе. Наверное, я не знаю. На самом деле, еще раз, мне кажется, что эти 3 тысячи - это адекватная реакция на действительно жестковатую формулировку героя статьи.

Да, конечно, мы и не переставали о ней писать. Вот недавний в начале июля второй большой концерт тоже стал темой, по-моему, для пяти публикаций в "Коммерсанте".

Но другое дело, что глобальная проблема фонда "Федерация" - не в том, что происходит с конкретными деньгами, которые собираются для больных детей, достаются ли они детям или нет, может быть сейчас немножко странно мои слова прозвучат, но мне кажется, дело не в этих конкретных деньгах, а в том, что вот этим скандальным шлейфом, да, и тем, что благотворительность теперь в России ассоциируется теперь с таким хамоватым, быковатым мужчиной .

Собственно, имидж Владимира Киселева таков, что он выходит на сцену и хамит по поводу и без повода. Так вот, то что благотворительность теперь символизирует такой человек - это, конечно, такой большой удар вообще по этому движению. Я думаю, как раз долго еще наши благотворители будут приходить в себя, чтобы как-то разассоциироваться с этим человеком.