Очень хороший священник отец Михаил был
Вот он справа на фото:
Мы были френдами в ЖЖ, а об отце Михаиле можно судить по его журналу: http://shpol.livejournal.com/
Об отце Михаиле Шполянском священник А.Шрамко
Про него просили рассказать подробнее, да и заслуживает он того, чтоб о нем поговорить.
Отец Михаил, бывший конструктор-караблестроитель, священник уже 15 лет (как раз исполнилось, когда я был у него на косе).
Еще в советские годы считался "неблагонадежным" и даже чуть было не был судим за "шпионаж" в пользу... Австралии. Единственный на то время австралийский "шпион" на весь СССР. Как же это произошло? Просто как-то в дружеской беседе он в полушутку сказанул, что, мол, в современной мировой войне, если такая случится, шансы выжить есть только у Австралии. В стороне от всего мира - незачем тратить заряды. А потому если уж есть смысл эмигрировать, то только в Австралию. Кто-то стуканул - и пошло раскручиваться "дело". В это время кто-то из его родственников был каким-то начальником в караблестроительном министерстве, а там давно была замечена какая-то утечка информации на Запад. Вот, значит, Шполянский и шпион - готовится даже сбегать в Австралию. "Дело" надутое до смешного. Как потом оказалось, в нем даже в качестве улики присутствовала жалоба, которую Шполянский написал еще 17-летним парнем с друзьями в пивном баре по поводу разбавленности пива! Многое мы еще, оказывается, не знаем о наших "органах":)
Уже вызывали на допросы... но спасла смерть Брежнева. Преследование прекратилось, хотя с работы пришлось уволиться. Хотя еще вплоть до Горбачева по Николаевской области ездил лектор и рассказывал о том, "как разоблачили шпиона Шполянского". При Горбачеве "шпион" осмелел и подал апелляцию. Приехал полковник из Москвы, дело пересмотрели (вот тогда эти все тома воочию и увидел бывший подследственный), извинились и даже предложили восстановить на работе с компенсацией зарплаты и (!) карьерного роста. Но будущий батюшка уже был верующим, его удовлетворяла работа в котельной (все оно, наше поколение дворников, сторожей и кочегаров).
Отсюда начинается и то, что поныне составляет существенную часть жизни отца Михаила. Он стал принимать к себе в семью сирот (даже одного бывшего зэка-бомжа приютил). Так возникает в Богдановке семейный детский дом. Детский дом он и сейчас считает самым главным и продуктивным в своей жизни. Но, как водится, не все так считают. В иерархии зрело недовольство, что отец Михаил занимается "не своим делом", хотя и церковь была досмотрена, и приходская жизнь была нестандартно активна. И вот настало момент, когда после его публичного на епархиальном собрании заступничества за одного гонимого священника, он сам стал гонимым . Его сняли с родного прихода и нарочито издевательски направили третьим священником в дальний приход с условием неотлучного там пребывания. Это ставило под угрозу существование детского дома, поэтому отец Михаил подал прошение о выходе за штат. Прошение было удовлетворено, но так, что "заштатное" состояние фактически превратилось в "запретное". Куда б не приходил послужить о. Михаил, настоятель тут же получал нагоняй из епархии. Поэтому отец Михаил перестал посещать храмы у себя в епархии и только бывая в Киеве сослужит на литургии у одного известного священника. Дома же по воскресеньям и праздникам служит для домашних обедницу с последующим причащением запасными Дарами. Теперь он хочет только одного - чтоб разрешили домовую церковь для детского дома, но даже в этом ему препятствуют.
В дни "оранжевой революции" выступал по телевидению с разъяснением, что принадлежность к МП не означает безусловную обязанность голосовать за "православного" Януковича. От лишения сана его спасло только то, что православная иерархия заняла нынче выжидательную позицию. Но при удобном случае не упускают повода "подсказать", что Шполянский "раскольник" и "уже почти лишен сана".
Поскольку на Украине нынче оживилась всякого прода дискуссионная жизнь, то и отца Михаила, естественно, она вовлекла. Внутрицерковные проблемы, место Церкви в обществе, межцерковные и межкофессиональные контакты... Это стало, по словам самого о. Михаила, одним из трех направлений его жизни.
Первое и главное - детский дом.
А вот третье - писательский труд. Даже у нас в минском храме продаются кое-какие его книги. Книги легко и интересно читаются. Пишется просто и о "самом главном". Там на косе я с увлечением прочитал его содержательную книжку о 10-ти заповедях . Это не скучное богословствование, а интересный разговор "от себя". Вроде как для "новоначальных", но и я (конечно тоже в определенном смысле "новоначальный") с пользой для себя прочитал. Еще раньше прочитал книгу о чудесах в православии. Вроде избитая уже тема, а подана ярко.
Так что если увидите - советую.
В холодное время года отец Михаил живет вместе с детским домом в Богдановке, а на летний сезон пербирается на ту самую Кинбурнскую косу, на которую и меня пригласил. И хотя известно мое впечаление, я не жалею уже хотя бы из-за возможности пообщаться и ближе познакомится с о. Михаилом, его родственниками, друзьями и детьми. Некоторые дети уже выросли. Ведут достойную жизнь, хотя все они из "неблагополучного" окружения. Из воспитуемых сейчас четверо - три девочки и мальчик. Что сразу отметила моя матушка, в их облике и взгляде нет чего-то такого неуловимо "детдомовского", что часто бывает у сирот. Все они, кстати, называют батюшку и матушку "папа" и "мама".
Когда я ехал на косу, я настраивался во многом спорить с о. Михаилом и спорить резко. Так оно и было:) Но о. Михаил показал себя настоящим священником и просто умным человеком. Не обижаясь на мои выпады, он старательно въезжал во все то, что я говорил. И не всегда сразу, но воспринимал все адекватно, и не просто понимал, но даже иногда переубеждался и соглашался. И вообще у нас оказалось много общих точек соприкосновения во взглядах на Церковь, какой она должна быть... А это для меня сейчас большая редкость - в последнее время даже недопонимание, а вплоть до обвинений в злобе и нелюбви к людям. Что ж.. Это моя вина - надо думать, как, кому и что говорить... Но вот под о. Михаила не надо подстраиваться. Можно расслабиться. А это же и есть отдых"
UPD юрий павлович черноморец:
"Сегодня я прошу: помолиться завтра на литургии о здравии моем, потому что я еле жив на самом деле в свои эти сорок, которые так невовремя. И помолиться об упокоении самого светлого священника которого я имел счастье знать, который очень помог во время кризиса 2004-2005 годов лично советом держаться за самое главное - за Христа, и забыть про все остальное: за отца Михаила Шполянского.
У него были недостатки, я все хорошо вижу всегда если у людей недостатки. Но он был человек рая. Именно вот так вот и было: человек не из этой реальности, а человек особый, с радостью, с солью, с Духом, с теплотой необычайной.
И я Вам скажу что мы все его убили. Мы его не жалели. Мы не хотели за него заступиться в его трудностях. Или не умели это сделать. Его убивала вся эта "система" в которую превратилась наша церковь. Нет место неформатным, живым, инициативным, неудобным. Странно, почему же всем нужно подрезать и головы по самому нижнему уровню и сердца вынимать, и руки выкручивать. Вот он умер. А все кто его убивал вольно или невольно - конечно живы.
И что делать?
И кто станет на его место?
Я не знаю.
И не знаю кто может сказать - что же делать?
Если эти времена - не самые последние - то неужели может быть еще хуже? Если мы не во времена коллективного Антихриста, то что же тогда может быть хуже?
И что делать?
В общем, не знаю уже ничего. Плачу и рыдаю за отцом Михаилом, за умирающим на моих глазах православием. Раньше оно напоминало человека в футляре, теперь все больше - только футляр. Был наш светлячок и сверчок - отец Михаил - один из немногих. Но вот он уже получил все дары - и даже страшный дар смерти.
прошу молитв - особенно за него.
Я не беспокоюсь за его душу - она не может не попасть в рай. Она уже там была, когда он жил тут. Я прошу быть едиными духовно с ним. Чтобы самим подрастать хотя бы до меры его человечности, если не можем дорасти до меры его христианства."
Отец Мисаил Пузенко любил говорить проповеди. А потом – не любил. А потом – опять полюбил, и так далее… Но давайте по порядку.
Сразу после рукоположения отец Мисаил проповеди принялся читать. Читал он их из подшивок «Журнала Московской патриархии» и из киевского «Православного вестника».
Проповеди были очень умные, и отец Мисаил читал их с уважением. Постепенно входя во вкус и совершенствуясь: количественно – от одной проповеди до трех в течение литургии (после Евангелия, перед Причастием и перед отпустом), и качественно – от семинарских штудий отца Левонтия Фуги до Иоанна Златоустого и Максима Исповедника. Все было очень возвышенно, пока…
Пока в один прекрасный воскресный день от чтения великолепной инвективы Иринея Лионского отца Мисаила не отвлекли странные звуки в храме: благочестивый староста-инвалид то мелодично, то грубо храпел за свечным ящиком.
Отец Мисаил изумленным взглядом обвел храм. Все присутствующие на службе – семь старушек, один болящий парубок и трое неопределенного возраста городских хористок – мирно и сладко дремали.
«Почему ты мне ничего не говорила?» – строго вопрошал вечером Мисаил Голиндуху, но та без всякого раскаяния отвещевала: «Так ты ведь знаешь, что я, как ты затеваешь проповедь, выхожу погулять. А что, погода хорошая. Чем больше читаешь, тем прогулка длиннее, мне хорошо. А что?» После этого отец Мисаил года три проповеди читать не любил, так, отделается парой абзацев из прикладных житий на каждый день года, и все. Но какой-то червь неудовлетворенности его все же грыз…
И вот случилось… Побывав в областном центре, услышал отец Мисаил горячую проповедь новорукоположенного священника, зрелого возрастом, но юного духом. Шли новые времена перестройки, и таких горячих уже на сковородку не бросали – говори что можешь…
Горячий батюшка проповедь и не говорил, но пел. Он воздевал руки горе, помавал указующим перстом, склонял главу, стучал ладонью по аналою; голос то снисходил до тревожного шепота, то грозным криком разносился в подкупольном пространстве.
Отец Мисаил силился вспомнить, где же он нечто подобное уже слышал, но память подсказать отказывалась. Да это и неважно. Народ внимал, затаив дыхание, а в нужных местах то рыдал от сострадания к заблудшим грешникам, то саркастически усмехался над их неисправимостью.
Отзывчивое сердце отца Мисаила тоже трепетало, и еще долгое время он возвращался мыслию и чувствами к поразившему его зрелищу. Дома он принялся репетировать; старался тихо, чтобы не смущать семью, хотя иногда увлекался и выдавал себя громкими вскриками.
Впрочем, семья, привыкшая к батюшкиным исканиям, особого внимания на это не обращала. Разве что конфузливо вышло, когда матушка Голиндуха застукала отца-настоятеля выполняющим какие-то сложные телодвижения перед ее трюмо. Однако разве это важно?
Через две недели, на праздник Покрова, отец Мисаил выступил в храме в новой роли – трибуна, глаголом жгущего сердца людей. Все получилось удачно: сначала бабушки испугались и чуть не убежали, но потом вслушались, умилились, и одна даже всплакнула (как объяснила потом матушке, «батюшку жалко»). И дело пошло.
Разученные заранее проповеди (взятые в основном из учебника гомилетики) отец Мисаил возглашал над главами своих овечек и постепенно приучил их повиноваться малейшему движению своей пастырской длани: когда нужно рыдать, когда нужно скорбеть, когда нужно умиляться. Триумф единодушия.
Конец наступил опять же внезапно. В один из воскресных дней перед причастием народа отец Мисаил произнес энергичную речь на слова Христа о «первых и последних». Прямо перед алтарем стояли две его самые верные и сердечные слушательницы: Надя и Зина, родные сестры. Они, как всегда, слезами буквально обливались, умиленно кланялись и не переставая бормотали: «Спаси вас Господи, батюшка, за вразумление!»
Отец Мисаил был доволен: впитывая стекавшую с его уст духовную амброзию, паства преображалась буквально на глазах. Тут подошло время причащения. Выстроилась небольшая очередь. Надя стояла первой, а зазевавшаяся Зина – шестой. И вдруг Зина, сделав вперед пару шагов, с силой ударила Надю сзади ногой по щиколотке. Прошипев при том: «Ты младшая, нечего вперед лезть!» От боли Надя присела, повернулась и, не оставаясь в долгу, столь же неожиданно цапнула Зину зубами за ладонь.
Разбирательство со смутьянками батюшка провел показательное, еще перед отпустом.
– Как вы могли перед Телом Спасителя нашего такое безобразие учинить? Где ваше братолюбие (на «брато…» батюшка чуть запнулся, но все же продолжил речь)? Только сегодня Господь нас вразумлял о смирении, о том, что не должно христианину искать первого места…
– О чем-чем? Мы что-то про места ничего не слыхали…
– Как не слыхали? О чем я проповедь говорил?
– Дак мы не очень поняли…
– А рыдали тогда чего?
– Дак кричали вы, батюшенька, сильно очень…
– Братья и сестры, видите, что делается! Кто слушал внимательно, объясните Зине и Наде, о чем мы сегодня с вами беседовали.
Неожиданно все потупили глаза… Только один одухотворенный юноша, затеявший в последнее время ездить из города на богослужение в сельский храм, тихо сказал: «Вы, батюшка, проповедь читали на двадцатую главу Евангелия от Матфея. Очень хорошая проповедь. Только если бы вы ее спокойней говорили, понятнее было…»
***
Через несколько дней, будучи в городе, отец Мисаил опять слушал того самого, уже ставшего знаменитым, проповедника. Народ толпой ломился внять гласу нового Златоуста, многие рыдали и стремились прикоснуться к краю риз его. Только отцу Мисаилу стало почему-то скучно; вслушавшись, он понял, что батюшка говорит все на ту же тему и все теми же словами. Да еще вспомнилось, где он видел подобное: старая кинохроника, Италия времен дуче…
Так отец Мисаил опять разлюбил говорить проповеди. Прихожане мирно отдыхали. До следующего увлечения.
Этим увлечением стало проповедование от плачущего сердца. От кого-то батюшка услышал про благодатного старца, который приводил паству в состояние духовного возвышения тем, что выходил на амвон и там начинал бессловесно плакать о своих грехах.
Отец Мисаил всю службу искал в себе источник слез. Перед причащением он вышел из алтаря. Скорбь о своих грехах стояла у его очей. Все должно было получиться. Но… в этот момент в храм зашла целая компания молодых людей; они подошли к старосте – договариваться о крещении или венчании. Отцу Мисаилу стало неудобно плакать при посторонних.
Тогда батюшка крепко зажмурился и силой воли преодолел чувство стеснительности. Плакать он вроде бы и захотел, но слез близко к глазам не обреталось. Отец Мисаил растерянно оглядел прихожан, клирос.
И тут его взгляд остановился на матушке Голиндухе. Он вспомнил, как намедни он отказался идти с ней на прогулку, предпочтя телевизионное зрелище. Как рассердился за то, что она два раза посолила долгожданный оливье. Как она стоически штопала продырявленный очередной раз Ванюшей выходной костюмчик. Как он третий раз забыл купить заказанную ею для детей акварельную бумагу. Как грустно она перебирает своими тонкими пальцами колонковые кисточки, которые уже много лет не имеет возможности обмакнуть в краску, как…
Глядя на матушку Голиндуху, отец Мисаил заливался слезами. Матушка смотрела с тревогой, прихожане с большим недоумением. Самые прыткие сделали попытку оказать отцу-настоятелю срочную помощь…
В результате батюшка опять проповеди говорить перестал. Пока не услышал мудрые слова одного опытного духовника: «Прихожане никогда не будут разочарованы, если проповедь окажется короче, чем они предполагали…» С этого начались новые искания отца Мисаила. Самых что ни на есть коротеньких текстов. Чем то закончится – пока неизвестно…
19 ноября в 19:00 в культурном центре «Покровские ворота» (Москва, стр. 1; м. Чистые пруды) состоится вечер памяти протоиерея Михаила Шполянского и презентация его новой книги «Был такой случай» .
Гости вечера:
- Протоиерей Сергий Правдолюбов – настоятель храма Живоначальной Троицы в Троицком-Голенищеве, магистр богословия, член Союза писателей России.
- Михаил Бурмистров – богослов, преподаватель философии в ПГТСТУ
- Андрей Десницкий – российский библеист, переводчик, публицист, писатель, доктор филологических наук
- Алиса Струкова – программный директор фестиваля российского кино «Окно в Европу»
«Легенды отца Мисаила и матушки Голиндухи», повесть, открывающая сборник отца Михаила (Шполянского), священника Украинской Православной Церкви, публициста и писателя, воспитывавшего трех родных и 11 приемных детей, в 2014-м от нас ушедшего, автобиографична. Но герой ее дан будто со стороны. Текст остроумен, однако внутренне серьезен, и эти две части смыслового диптиха стремятся к полноте, они совершенно точно предназначены друг для друга. Отец Михаил вспоминает, как, будучи далеким от церкви подростком, рыбачил с отцом с катера на Днепре. Но первые впечатления от службы являются прямым продолжением развития его личности. Происходящее в церкви поразило юного Мишу Пузенко своей новизной и «надприродностью». Темперамент заставляет автора дать герою имя Мисаила из Пушкинского «Бориса Годунова» и фамилию Пузенко, несущую явно комический эффект.
Повествование о. Михаила всегда по крайней мере двухслойно. Вот сцена, в которой прозорливый монах требует покаяния от прихожанки, которая, в общем, живет по-христиански, венчалась, хоть и тайно, в запертой церкви - времена-то советские: «Не перечь мне, сосуд греха!.. Венчание ваше есть посмеяние над таинством… Живете невоздержанно, послушания мужу не оказываешь! Кайся!» Ирония иронией, но под ней начинает шевелиться страх того, что архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской) называл апокалипсисом мелкого греха. Порой подсознательно вертятся мысли вроде: «Боже, благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи…» (Лк. 18:11.) А ведь повседневные грехи могут критической массой качественно перевесить грехи смертные.
Среди других рассказов о. Михаила есть мистический случай, эпизод называется «Печальная история». Освободившийся из мест заключения, опустившийся Гена прибился к семье священника и сознательно пытался изменить свою жизнь: с помощью о. Михаила и добросовестного сотрудника паспортного стола восстановил утраченные документы, стал работать, вставил зубы, нашел в деревне симпатичную женщину с маленьким ребенком, и дело шло к венчанию. Но в один день Гену словно подменили. Многие скажут: ну запил... Только Гена признался священнику: однажды после причастия, словно повинуясь чьей-то злой воле, не проглотил Святые Дары, вышел из церкви, выплюнул на цветник… Сделался бомжем. Латинского слова «мистика» - «таинственность». Христианство, православие в принципе мистично, не в литературном смысле, а в прямом - главные акты приобщения к Богу, это таинства.
Однажды батюшку при всем облачении, случайно оказавшегося в арт-центре, ретивая фоторепортерша запечатлела на фоне плаката с огромной голой куклой с выдающимися анатомическими деталями и названием акции «Трансцендентность и сексуальность». Родственница священника уговорила фотографессу не публиковать снимок, но та успокоила: «Фотография все равно не прошла бы из-за дурацкого выражения лица: выпученные глаза и открытый рот». Автор не склонен к лакировке действительности, пишет как есть, и это вызывает доверие.
Иногда он сетует на заблуждения паствы: «Погребения… закладывание в гроб водки и сигарет, бросание в могилу денег…» В анализ отец Михаил не вдается - перед нами не богословский текст. И все же в таких эпизодах чувствуется характеристика православия Украины. Острое ощущение недугов украинского православия не дает покоя о. Михаилу, но читается оно редко, почти между строк, автор не пишет о гонениях и прямом святотатстве, повествование замечательно оптимистично.
Рассказ о том, как в определенной степени вымышленный отец Мисаил выбирал манеру проповедей, не только поучителен, но и выдает настоящее литературное мастерство. Подсмотрев пламенную проповедь другого священника, отец Мисаил в своем приходе тоже стал воздевать руки и возвышать голос. Старушки чуть не убежали, так испугались, а юноша, который ездил в сельский приход из города, виновато сказал: «Очень хорошая проповедь. Только если бы вы ее спокойно говорили, было бы понятнее». Тогда отец Мисаил решил взять пример со старца, который на амвоне бессловесно плакал о своих грехах. «Всю службу искал в себе источник слез… Но в этот момент в храм вошла компания молодых людей, они подошли к старосте договариваться о крещении или венчании. Отцу Мисаилу стало неудобно плакать при посторонних. Тогда батюшка крепко зажмурился и усилием воли преодолел приступ стеснительности… Но слез близко к глазам не обреталось». Отец Мисаил вспомнил слова опытного духовника: «Прихожане никогда не будут разочарованы, если проповедь окажется короче, чем они предполагали». И стал искать для проповедей самые короткие тексты.
Мы часто полагаем в священниках людей особых. Это часто мешает нам видеть в священнике человека, что порой оборачивается другой стороной, боязливым отчуждением. Но православный священник еще и батюшка, в некотором роде адвокат и психотерапевт, он накормит и оденет. Заслуга о. Михаила в попытке преодолеть отчуждение, сблизить прихожан и священника на человечной горизонтали.
Смешно это все, но небезобидно. В частности, так рождается околоцерковная мифология. Вместо веры - суеверие, вместо молитвы - требоисполнительство, вместо любви - «знакомства». Миряне сами подталкивают «отцов» к ощущению особой поповской значимости - не в духовной высоте, но в факте принадлежности к клиру. А ведь хорошо было бы видеть иерея тем, кто он есть: человеком, которому Церковью делегировано право предстоятельства в евхаристическом собрании. Делегировано право служения, а не присвоен почетный статус. Рукоположение не отменяет простого факта: священники - те же люди посреди братии, отцы, мужья, друзья, соратники. Видеть батюшек живыми людьми, а не мистическими знаками очень полезно и для самих батюшек, и для тех, кто вокруг них. Первым это помогает жить в смирении, вторым - в трезвении.Широкая натура
Батюшки редко бывают нормальные. В плане комплекции. Или толстоваты с походом или худоваты с оттягом. Средним попам чего-то не хватает в сакральной идентификации образа. Малозаметны они и не харизматичны. А вот основные группы весьма презентабельны и конкурируют в значимости своего типажа. А еще на автоколесницах ездят. Самые пропащие - на иномарках. Последние времена, братья!
И тут невольно вклинивается особая тема: поповские автомобили. У меня в этой канве своя история. В конце девяностых годов добрые люди, Лена и Юра Красновы, продали нашей семье за символическую цену подержанный автомобиль, «Субару Легаси». Хорошая машина. Благодаря ей у нас появилась возможность добираться на Кинбурн своим транспортом.
В день оформления «Легаси» ехал я по городу на полученном в наследство от тестя жигуленке-»копейке» выпуска 1974 года. Хотя автомобили ВАЗ сборки тех годов были не в пример крепче и качественнее современных, вид у нее был ужасающий. Все мыслимые сроки эксплуатации «копейка» превзошла многократно. Достаточно сказать, что передние двери (как и багажник) привязывались веревками, а под ногами водителя была дыра в полу.
Еду. В подряснике, с крестом. Остановился вблизи главной улицы города. Вышел, подошел к книжному лотку. Слышу разговор трех дородных пацанов типа бригадира-банкира. Пацаны громко обсуждают:
- Поп из «копейки» выполз, видал?
- Да, здоровый поп такой.
- А машина, вишь, «копейка». Рухлядь, сыпецца.
- Во. Так это поп настоящий, понял? Не на мерине…Я задумчиво сел в свою рухлядь. «Легаси» получил часа через два. Уехал уже на нем. Тот перекресток объехал стороной - не дай Бог разочаровать доверчивые души.
Тогда меня реабилитировала «копейка», даже солидная комплекция не испортила впечатления. Но благие времена прошли, теперь у меня кроссовер «Хендай». Приходится занимать оборону в стане толстяков. Благо есть для этого отработанные схемы. Их три.
Первая: неприступная важность. Рудименты патриархального сознания заставляют народ подозревать в толстой важности некую особую значимость.
Вторая: добродушная веселость. За улыбку люди часто прощают даже толщину щек.И на крайний случай может пригодиться третья: мол, и мы в духовном плане не лыком шиты. Цитата из Игнатия Брянчанинова (как известно, принадлежавшего к когорте людей полных во всех смыслах): «Худые батюшки, конечно, благообразны. Зато толстые - смиренны».
Ну что же, слова святителя да Богу в уши.Карман
Как-то еще в студенческой юности я услышал выражение: «У него поповский карман». Колоритная деталь: сказана эта фраза была грузчиком на складе, куда меня откомандировали из стройотряда для пополнения запасов продуктов. Таким образом, грузчик прокомментировал бездонный карман, в который его напарник засовывал уворованные консервы. Выражению я подивился, и даже, будучи еще некрещеным, как-то обиделся за попов.
Через много лет, сам став священником на приходском служении, я на собственном опыте узнал, что такое поповский карман.
Со времени рукоположения и доныне подрясники мне шьет наша подруга и прихожанка Любочка Волоскова. В первом моем подряснике карманы были как в куртке-ветровке - косые закутки, куда только ладонь было и засунуть. Даже карандаш из них выпадал. При пошиве следующего подрясника я попросил Любу углубить карманы. Теперь в них помещался не только карандаш, но даже и малый служебник. Или яблоко. В третьем карманы углубили еще больше. И так - несколько раз. В конце концов, было достигнуто комфортное состояние, когда в карманы свободно и даже незаметно (широкие полы подрясника скрывали заполнение карманов) помещались объемистый требник, кропило, банка со святой водой и свернутая епитрахиль с поручами. А при желании батон хлеба, палка колбасы и бутылка минералки.
Но свойственная некоторым лицам поповская жадность, в данном случае актуализировавшаяся посредством кармана, и тут меня подвела. «Призадумался поп, Стал себе почесывать лоб. Щелк щелку ведь розь. Да понадеялся он на русский авось».
При пошивке следующего подрясника я попросил Любу сделать карманы еще глубже. Просьбу она выполнила.
И вот я, в новом подряснике, раскладываю панихидное приношение по карманам. Поместилось на удивление много, я доволен. Выхожу из церкви. Во дворе за летним трапезным столом сидят несколько прихожан, друзей. Мы договорились тут обсудить накопившиеся вопросы и заодно перекусить. Я иду к столу, достаю из карманов угощение. Хлеб и бутылку домашнего компота достал без проблем. Но когда дошла очередь до консерв, яблок, пакетика с печеньем и конфетами, оказалось, что извлечь я их не могу. Слишком глубоко. Я весь перекособочился и даже присел - не помогает: руке до дна кармана не дотянуться. После нескольких минут дерганий и ужимок пришлось попросить недоуменно глядящих на меня прихожан помочь. Помощь мне оказали: один помощник держал карман приподнятым, другой извлекал припасы. Я развел руками: «Вот, братцы, пожадничал…»
Провальные карманы я, естественно, попросил укоротить. Но поскольку Любочка приезжала к нам не каждую службу да и я в городе бывал не часто, то пришлось потерпеть ямы карманов несколько недель. Все это время инвентарь и пожертвования носил в руках или под мышкой. «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной!»
